Дневник Полины Жеребцовой: Чеченская война глазами девушки
Жеребцовой было 14 лет, когда с неба посыпались бомбы.
Они падали на рынок, где она работала вместе с матерью, на улицы, по которым она ежедневно ходила, пока Грозный не искрошило на мелкие кусочки, и родной город стал неузнаваем.
С самого начала Жеребцова писала об этом, что было проявлением сильного потрясения, а стало документом о второй чеченской войне. Она заполнила десятки дневников беспорядочной корявой скорописью, иногда разукрашивая их изображениями взрывов, похожих на цветы, жилых домов, как они выглядят со стороны.
На этой неделе, несмотря на угрозы и опасения за свою безопасность, она опубликовала «Дневник Полины Жеребцовой», сборник трехлетних записей, представляющих собой редкий взгляд на повседневную жизнь в осажденном Грозном.
«Я думала, когда меня убьют, люди найдут этот дневник, — рассказала Жеребцова в Москве, где она живет с 2006 года. — Я думала, люди прочитают этот дневник и поймут, что никогда не нужно воевать».
Полная описаний ужасов войны и повседневных забот девочки-подростка, книга уже породила сравнения с дневником Анны Франк. Но Жеребцова предпочитает, чтобы его сравнивали с Таней Савичевой, которая вела хронику медленной гибели ее семьи во время блокады Ленинграда.
«Это не давало мне сойти с ума»,— говорит 26-летняя Жеребцова, ее крашеная светлая челка выглядывает из-под платка и длинные золотые серьги с дельфинами обрамляют ее слегка веснушчатое лицо.
Она провела всю войну в Чечне – десятки тысяч погибли там или бежали оттуда в ходе жестокой попытки Москвы усмирить преимущественно мусульманскую республику.
Хотя отрывки публиковались в российских журналах и получили широкое признание, Жеребцова по-прежнему перебивается случайными заработками, чтобы свести концы с концами: она публикует статьи и работает няней, иногда консультантом, а иногда секретаршей.
Почти ежедневно посещает врача – не дают покоя физические и душевные травмы.
В правой ноге от взрыва бомбы остались осколки, и после нескольких операций по их удалению, она по-прежнему болит. Из-за нескольких недель голода и нескольких лет недоедания у нее выпали зубы. Кошмары, говорит она, несколько ослабли после того, как она закончила книгу, но все еще преследуют ее.
Страх смерти на войне теперь сменил страх возможных преследований за то, что она пишет об ужасах Чечни – это все еще запретная тема.
Издательства одно за другим отказывались печатать книгу.
«Все говорили, что им действительно понравилось, но они не хотят проблем с правительством», — сказала она. Осенью прошлого года она, наконец, нашла спасителя в «Детектив-Пресс», небольшом издательстве, которое в основном публикует книги по истории и воспоминания. Несколько дней спустя начались звонки.
«Однажды мне сказали: «Итак, ты будешь писать о Чечне? А ты хочешь жить?» Я не знаю, кто это был»,— говорит Жеребцова. С тех пор то и дело поступают звонки с неизвестных номеров. Слова не меняются. В последние две недели переключились на ее мужа, иногда он получает по 20 звонков в день. На Жеребцову однажды в лифте напал человек, она уверена, что он поджидал ее.
Но что-то подталкивает ее. «У меня постоянные ночные кошмары об этой войне, — говорит она. — Простые люди, которые погибли, приходят ко мне во сне, и я чувствую, что я обязана им. Я чувствовала, что должна рассказать об этом».
В ее семье ведение женщинами дневников было традицией, и Жеребцова тоже стала писать в девять лет после того, как ее дед, известный грозненский журналист, погиб в самом начале первой чеченской войны.
«Мы думали, что больше не будет войн, а затем она началась опять», — говорит она о конфликте, который бушевал в 1994-1996 годах, затем затих на три года, чтобы снова возобновиться.
Жеребцова с огромной болью пишет о своей этнически смешанной семье, и в книге пишет, что она преимущественно русская по линии матери и чеченка по отцу, хотя она никогда не знала его. Этническая напряженность остается острой на Северном Кавказе, и Жеребцова надеется избежать политизации в описании страданий республики.
«Я никого не ругаю – ни повстанцев, ни русских солдат, — говорит она. — В книге нет зла, она только о жизни гражданских лиц, которые вынуждены жить в условиях войны».
Жеребцова бежала из Чечни в 2005 году, сначала на юг России, прежде чем попала в Москву благодаря гранту Фонда Александра Солженицына. Она говорит, что никогда не вернется.
«Это теперь другая страна, она уже не моя, — сказала она. — Я мечтаю сейчас уехать и жить в нормальной стране. Здесь невозможно жить. Если не война, то революция».
У Жеребцовой мало веры, что Россия может измениться, но какая-то надежда все же осталась. Посвящение книги гласит: «Посвящается правителям современной России».
Имена людей в дневнике изменены. Текст дневника печатается с сокращениями.
Фрагмент дневника Полины Жеребцовой: военная осень 1999 года
24 сентября
Нас немножко бомбили сегодня. И соседи уже не пошли на работу, оттого что боятся. А я с мамой пойду на рынок — торговать. Я ей помогаю. В моей школе слух о закрытии. Все говорят: «Война».
27 сентября
В нашем Старопромысловском районе бомбили остановку «Березка», это от нас совсем рядом. Бомбили с утра.
Буду читать Шекспира. У нас в библиотеке его двенадцать книг. Книги старинные, изданные в начале ХХ века. Их покупал мой дедушка, журналист-кинооператор. Он погиб под обстрелом в 1994 году, в начале первой войны.
Ночью мне снились жуткие сны.
Продолжаю: вечер. Убито 420 человек. Много раненых. Бомбили больницу №7. Мы с мамой торговали на рынке.
29 сентября, среда
Бомбят. Моя любимая соседка тетя Марьям уехала в Ингушетию. Больше новостей нет.
30 сентября, четверг
Бомбили мосты. Еще по радио передали, что ориентировочно 10 октября будут заходить танки федеральных войск.
Я подумала и решила, что, если уж война, надо пойти и купить себе черное белье, чтоб не стирать так часто.
Гигантские очереди за хлебом. Люди словно сошли с ума.
1 октября
Вчера и позавчера бомбили. Город полнится слухами. Часто эти «сведения» противоречат друг другу.
О том, что будет новый виток войны в августе, нас предупреждал профессор В.Нунаев — знакомый врач-кардиолог. Но мы ему не поверили. Закупили новый товар. 6 августа мы узнали: из города Грозного выехала вдова погибшего президента Д.Дудаева. Столько информации! Верить можно только тому, что увидел сам. И ни в коем случае не доверять тому, что услышали уши!
На рынке люди менялись адресами, кто с кем подружился. На случай если сильно будут бомбить или если разбомбят совсем, чтобы было куда уйти, где жить. Нам адрес дал Назар. Он вместе с женой торгует продуктами. Улица Косиора, №8, квартира 66. Адрес дала и русская женщина, имя ее — Леля. Сказала: «Вдруг вы в центре города будете, и начнется авианалет? Бегите по проспекту Победы к дому №5а, у нас во дворе есть большой подвал». Просто умирать, наверно, не страшно, страшно лежать в завалах ранеными и умирать медленно.
Еще я думала над разными религиями. Все они хорошие, только люди плохо выполняют законы Бога.
У Фатимы — соседки из среднего подъезда нашего дома — умер сын, совсем маленький мальчик.
5 октября
Пока живы!
Газа давно нет. Канализация все течет…
Бомбят. Наш 4-этажный дом от сотрясений стал оседать. В комнате отошли стены от потолка.
Сегодня самолеты кружили над рынком. Многие убежали. В том числе здоровый светлый парень по прозвищу Вандам, который учится на юридическом факультете. Он периодически разрешает мне торговать в его деревянной будке. Это удобно под дождем. Но я его не люблю.
Дома мы варили картошку в электрическом самоваре. Газ отключили — на случай обстрела, чтобы было меньше взрывов и возгорания домов.
11 октября
Воюют. Далеко слышны раскаты, похожие на гром. Мы решили дополнительно торговать газетами. У нас выхода нет. Товар не идет. На еду денег не хватает. Позавчера я пошла и экспромтом познакомилась с женой Сулима. Того человека, что привозит газеты и журналы оптом. Женщина представилась — Соня. Сразу дала мне под реализацию журналы.
Вчера соседка по рынку — та, что торгует лекарствами, — подошла к нашему столу с товарищем своего сына. Незнакомый парень подарил мне красивую маленькую книжку. Женщину зовут Кусум. Кусум пытается подружить меня со своим сыном. Ее сын очень высокий, потому сутулится. Он скромный, стеснительный. Зовут Дауд. Ходит на подготовительные курсы. Готовится в Нефтяной институт. Всегда учебники по химии в руках.
Дауду 21 год, а мне 14 лет. Мама говорит, что замуж мне еще рано. Твердит: «Надо учиться!» А Кусум соблазняет: «Ты единственная девушка, на которую мой сын обратил внимание. Если ты станешь его официальной невестой, мы подождем, пока окончишь девять классов школы». По чеченским меркам это лестное предложение. Я вижу, парень хороший! Но мне больше понравился его друг — тот, что подарил книжку.
Мать Дауда купила мне красивую летнюю майку и торжественно вручила. «Как первой девушке, которая понравилась сыну!» — так подарок объяснила Кусум.
Нашего соседа, веселого гуляку по прозвищу Буратино, не видно несколько дней. Он чудесный рассказчик книг и фильмов. Торгует музыкальными кассетами недалеко от нас. Дает мне кассеты домой напрокат. Совершенно бесплатно, послушать. Живет в городе Урус-Мартане.
12 октября
В школу я не хожу. Занятий нет. Я помогаю маме.
Какой-то неизвестный дурак позавчера под проливным дождем облил дерево керосином и поджег. Получился кострище! В это время как раз прилетел самолет и долго кружил. Люди боялись. Вдруг он сбросит бомбу? Но обошлось.
Женщина, торгующая лекарствами, познакомила меня со своими сестрами. Говорит, что я всем нравлюсь. Но мне нужно ходить в платке, чтобы не узнали, что у меня мама русская, лучше ко мне относились. Эти взрослые разговорчивые. Всегда что-нибудь дарят, по мелочи. Может, теперь и у меня появятся друзья?
Я очень люблю косынки и платки. Мне не нравятся эмансипированные женщины Запада. Любая одежда с шарфом в тон — романтика, нежность и тайна. Носить платок мне советовал друг моей мамы. Объяснял: «Тогда я смогу за тебя заступиться. Ты взрослеешь… Тебе защита нужна!»
Они не знают, что отец моего отца — чеченец. И если считать по мужской линии — то я чеченка. Мамина фамилия у меня потому, что за семь месяцев до моего рождения мама рассталась с моим отцом. Мириться не захотела. Своего отца я, правда, ни разу не видела. Знаю, у него есть сын от первой жены, тоже от русской. Женщину зовут Таня. Мне с раннего детства твердили: папа умер! — а мне хочется верить, что это неправда.
Сегодня к нашему торговому месту подошла моя любимая, моя дорогая тетя Лейла. Лейла всегда помогала нам. Она когда-то работала с мамой на большом заводе «Красный молот».
Едва подошла к нам, стала уговаривать уехать. Мама и ухом не повела. Говорит: «Я не знаю, где какие люди. Как живут в других местах? Ни обычаев, ни правил. У меня нигде нет близких родственников! Знакомых тоже нигде нет. Здесь вся моя жизнь прошла с 15 лет! Здесь две родных могилы, бабушки и моего отца. Свое жилье имею, что очень важно. Руслан есть. Пусть не официальный брак, но опора. Уеду с ребенком. И что? Бомжевать в одиночестве буду?»
Я страшно обиделась на чеченца по прозвищу Вандам. Он увидел меня в платке и расхохотался: «Для кого ты так нарядилась? Куда собралась?» И нарочно плюнул, свинья.
Как-то он подсылал к нам тетю. Знакомиться. Его тетя обхаживала мою маму, угощала ее. Так положено на Востоке, чтоб завести знакомство и подружить парня и девушку. Она даже в открытую просила меня племяннику в жены. Они скрывали, что одна жена у него уже есть! А другие люди рассказали.
13 октября
По ночам слушаем орудийную канонаду. Днем торгуем. Соня стала относиться к нам хуже. Не знаю, это я ей надоела своими просьбами? Или наши конкуренты что-то наговорили?
Теперь я ношу платок как тетя Кусум. Кусум часто меня хвалит. Подсядет к нам на рынке и волосы мне расчесывает. Зовет: «Пойдем, сделаем тебе завивку — химию!»
Друг Дауда снова подходил. Купил мне мороженое. Я ему понравилась? Знала бы об этом Кусум, мать Дауда! Этот парень спросил меня: «Сколько тебе лет?» Услышав, что только четырнадцать, — удивился: «Ты такая маленькая! Я думал, ты взрослее… Знаешь, ты очень похожа на царевну Будур из моей любимой сказки!» Тогда я осмелела и заявила, что он — Аладдин! Мы долго смотрели друг на друга и молчали. Я удивилась своей смелости. Раньше с парнями я помалкивала, только слушала, а тут — заговорила…
У Аладдина красивые глаза. А волосы — черные, кольцами, до плеч. Он действительно как принц. Я вспомнила, что видела его во сне! Давно. Когда была ребенком и еще не ходила в школу.
Аладдин сообщил: ему 23 года. У его отца другая семья. Есть мать и сестра. Они живут в селе. Смутившись, Аладдин долго рассматривал свои туфли и не прощаясь ушел.
14 октября
Наша торговля еле дышит. Покупаем еду, отложить совсем ничего не можем.
Тревожат газетные статьи о том, как беженцы половину дороги идут пешком. Как они мерзнут. О том, что машины с ними расстреливают по дороге. Путь из города очень опасен!
Утром я проведала свою школу. Возможно, учиться мы не будем до весны. Вся молодежь надела военную форму. Многим форма идет! Но оружия в руках нет. Только рации. Автоматы у взрослых мужчин. Кому тридцать лет и больше.
Кусум плачет, рассказывает, что ее сын ушел из дома. Просит мою маму помочь его вернуть. Просит разрешения сказать, что я согласна выйти за него замуж. Только бы он оставил своих новых знакомых! Вернулся домой! Мы поддержали идею Кусум. Я предупредила, что потом уеду, но обязательно помогу. Однако Кусум не решилась брать меня в дорогу. Поехала одна. Но вернулась без сына. Дауд заявил, что у него надежные товарищи. И что он не оставит их до конца… Мы все плакали.
22 октября
Нас с мамой ранило 21 октября, в четверг.
Я видела: за столом сидела убитая женщина. Раненые прятались в кафе и в подъездах домов. Мужчины — добровольные спасатели — подбирали жертв обстрела, распределяли по машинам. В первую очередь тяжело раненных.
А началось все неожиданно, около пяти часов вечера. Мы собрали свой оставшийся товар — 2 сумки. Одна мне, вторая маме. Тут встретили Кусум с ребенком. Стояли, разговаривали.
Вдруг яркая вспышка осветила еще светлое небо. Последовал сильный грохот. Мы от испуга перекатились за свой стол. Присели между железными ларьками. Другого укрытия рядом не было. Взрыв! Потом еще… Похоже на то, что одно и то же взрывается много раз. Мы побежали, теряя свой товар, во двор «Дома моды». Это самый центр Грозного. Улица Розы Люксембург. Когда я бежала, огромный осколок после очередного взрыва просвистел над моей головой.
В этот момент время остановилось и пошло в замедленной съемке, словно в кино.
Я вдруг поняла, что никто, ни мама, ни другие люди не могут спасти меня от Смерти, если я закричу о помощи. Мне стало смешно и не нужно все: вещи, сумки и всякие ценности. Я поняла, что ничего, совсем ничего не возьму с собой Туда.
Осколок сверкнул, и время пришло в действие. Проскочив мимо моей головы, он высек огненные искры из кирпичной стены дома. А в ноги мне впилась страшная боль — металлическим дождем, но я по инерции продолжала бежать.
Только спустя несколько шагов упала… Но меня подняли.
Мы бросились в подъезд жилого дома, но там вместо второй двери была решетка. Она никого из людей не впустила. Выбежали во двор, в шоковом состоянии метнулись в другой подъезд. Там, где раньше был магазин «Рыболов». Когда я присела, забившись в угол, пронизывающая боль в ногах дала о себе знать. В этот же подъезд мама и Кусум втолкнули, забросили девушку-чеченку. У девушки разворотило колено. Я впервые увидела, что кость внутри белая.
В подъезде были женщины и дети. Мама сказала, что у нее дырочка в кармане пальто и немножко горит бедро. Другой осколок попал к маме в карман. Когда в наш подъезд заглянули мужчины, то все закричали, что первой надо увозить девушку без ноги. Она потеряла много крови. На вид девушке было 17—20 лет. Ее увезли.
В подъезд снова заглянули добровольные спасатели. Молодые парни. Среди них был Аладдин. Меня решили доставить на перевязку в аптеку, на проспект Победы (в бывший хлебный магазин). Аладдин нес меня на руках и шептал мне: «Не плачь, моя царевна! Не бойся! Помощь будет!»
Когда меня тащили под обстрелом, я увидела троих убитых. Они лежали отдельно друг от друга. Их кто-то накрыл картоном. Одна была женщина, один — мужчина, а кто третий, я точно не поняла.
Нас отнесли в аптеку, и незнакомая женщина вытащила осколок из бедра у мамы. А мне только перевязали ноги, так как один осколок был глубоко внутри. Аладдин меня жалел, гладил по голове и грыз пряник.
Решили, что нужно домой, что в больницах все переполнено ранеными людьми, так как на рынке торгуют старики, женщины и дети. Мужчин там очень мало. Практически нет. Мы ведь были далеко от эпицентра, почти за три квартала. Сколько же там убитых?
Нас доставили домой на своей машине какие-то совершенно незнакомые люди. Я частично оглохла на оба уха — сильный звон и состояние, что я внезапно упаду в обморок… Все вокруг плыло… Контузия?
Я услышала, как кто-то несколько раз сказал: «Кто сделает Полинке добра — увидит его, кто сделает Полинке зла — увидит его…» По-моему, это часть молитвы. И на самом деле звучит так: «Кто сделает на вес пылинки добра — увидит его, кто сделает на вес пылинки зла — увидит его». Но в ушах звенело, и мне слышалось в полубреду свое имя в этих строках…
К утру боль в ноге усилилась. Едва мы позавтракали, мама стала просить соседей отвезти меня к врачам. Верхние жильцы согласились. В их «шестерке» мы отправились в больницу №9. Это наша центральная больница. Врачи сразу объяснили: «Вам нужен рентген. Его нет. Отключили электроэнергию, а дизель куда-то пропал в суматохе». Но меня все равно направили в операционную.
В операционной, грязной и темной, на первом этаже, гулял полосатый кот. Он терся о ножки стула и мурчал. В распахнутых дверях на пороге стояли заплаканные люди. Все было в крови. Обрывки одежды, какие-то простыни… Бегали люди… Они искали своих родственников и знакомых. Легко раненные ждали в очереди к врачу со вчерашнего дня, сидя на полу и на стульях. Глухо стонали близкие тех людей, которые уже умерли в больничных стенах. Страшно кричала какая-то чеченка. У нее убило детей. Женщина средних лет просила денег на операцию сыну, на лекарства. Ей подавали.
Врач, который смотрел меня, устал. Он еле стоял на ногах. Он рассказывал, что ночью, в момент операций, несколько раз отключали электричество, что прооперировали сотни человек. Много умерло…
Молодой корреспондент немец, в очках и в клетчатой рубашке, спрашивал докторов о количестве пострадавших ночью. Каких ранений больше? А меня о том, страшно ли было. Врач называл цифры. Говорил, что в суматохе не записали всех. Оттого такая путаница и многие не могут отыскать потерявшихся людей.
Мне забыли сделать обезболивание, когда обрабатывали рану. Я заревела. Кричать было стыдно. Врач спохватился и сделал уколы. Осколки искали, но не нашли. «Без рентгена помочь не можем. Расковыряем ногу зря, — повторяли врачи. — Ищите, где работает рентген». Удалили только мелочь. У мамы к этому моменту на бедре стоял пластырь. Она ходила.
Мы приобрели болеутоляющие средства, много бинтов, хирургических салфеток и зеленку.
23 октября
Вчера произошло замечательное событие! Во второй половине дня к нам совсем неожиданно явились гости. Кусум и Аладдин! Это Аладдин нес меня раненую через двор моего детства! Адреса у них не было. Нас нашли, опрашивая о пострадавших. Они знали только район города. Пришлось долго искать. Оба сильно устали.
Мама подала чай. Кусум принесла фрукты. Аладдин дал 70 рублей на бинты. Больше денег у него не было. Он все время молчал. Я тоже. Друг на друга мы не смотрели, отводили глаза. Говорили взрослые — моя мама и Кусум.
25 октября
Я плачу. По вечерам моя раненая нога болит сильнее. Все эти дни соседи ходили в город по ночам. Многие описывают большую ракету без хвоста. Говорят, что там, где она лежит, — сильная радиация!
В городе много иностранных корреспондентов. Сумели пробраться! Кто-то счетчиком замерял излучение. Люди специально приезжают на рынок, смотреть ракету — смерть. Я прошу маму: «Уговори соседей свозить меня туда! Хочу узнать, как выглядит гадость, которая принесла мне боль?»
Российская сторона отказывается комментировать обстрел рынка. Но у чеченцев таких огромных ракет нет. Говорят, тех, кто был вблизи ракеты, разорвало на кусочки, и теперь родные узнают их по частям вещей — пуговицам, заколкам и кусочкам одежды.
Мама купила несколько батонов хлеба. Раздала всем соседям, стоящим у нашего подъезда, «за мое выздоровление».
Мама нашла палку бабушки Юли, что осталась нам вместо наследства. Это коричневая деревянная клюка, как у сказочной Бабы-яги… Я учусь с ней ходить по комнате. Повторяю, что желаю посмотреть ракету, убившую людей и ранившую меня! Мама ноет, что мы все деньги уже прокатали, за операцию и за лекарства платить нечем. Сегодня она торговала до 12 часов дня и ракету видела!
26 октября
Рано утром, пока мало людей (я стесняюсь ходить с палкой-клюкой), мы с мамой пошли на рынок. Я посмотрела на останки ракеты. Очень большая! По ракете лазили мальчишки. Они сообщили, что она «заразная», поэтому ее должны убрать. Ракета смела вокруг все.
Некоторые наши знакомые пришли торговать. Мама просила допродать наш товар, чтобы не пропал. Но люди боялись и не согласились. «Сильное воровство», — объяснили они. И рассказали, что было после взрыва. Двенадцать человек расстреляли прямо на месте из-за хищений! Мародеры ведь лазили и днем, и по ночам! Забирали с убитых вещи, золото и плащи, обувь, одежду, косметику. Это делали под видом поиска пропавших членов семей. Некоторые приходили воровать с детьми. Папа с ребенком «искал» маму. А мама с другим своим отпрыском здесь же «искала» отца. Не сразу дежурные поняли эти хитрости.
Одна наша соседка по рынку отличилась невиданной храбростью. После взрыва ракеты она на руках тащила раненую чеченку, а в это самое время воришки украли весь ее товар. Но она не жалеет об этом. Я с ней говорила. Она молодец!
Сейчас наш рынок стал маленьким. Утром всего два ряда. Столы расставили вдоль проспекта Мира. Люди решили: здесь кафе, парикмахерские, жилые подъезды — можно успеть в укрытие.
Увидев меня с палкой-клюкой, прохожие и торговцы шутили: «Молоденькая бабушка!» Все желали мне быстрейшего выздоровления.
Репродуктор в районе проспекта Мира, который летом звучал музыкой, повторял одно и то же: «500 человек пропали без вести; около 1?000 человек ранены. Учета людей, вывезенных в села и в сельские медпункты, нет».
Мы расплакались, узнав, что в киоске для продажи конфет погибла девочка — моя ровесница. Ее старшая сестра и ее мама — обе ранены! Убита соседка Роза, продававшая капусту, на восьмом месяце беременности. У нее остались сиротами семь детей. И многие другие.
Мы купили хлеб, поехали домой. В автобусе ревели не мы одни… Пришли. Разогрели чай. Почти сразу явился Аладдин. Говорить не хотелось.
Аладдин стал прощаться. Неожиданно растерянной маме он успел вложить в руки конверт: «На операцию и на лекарства, — сказал он, — или на питание, на крайний случай…»?«Мы вернем! » — крикнула я, когда он выходил. Нам было стыдно. Понимали, что брать у малознакомого человека деньги нехорошо. Но выхода у нас не было. Без денег не лечат. В конверте оказалось 200 рублей! Аладдин попросил меня, чтобы я называла его старшим братом. Мне понравилось, я согласилась.
Двор дома на улице Заветы Ильича в Грозном, в котором жила семья Полины Жеребцовой. 2002 год
27 октября
Утром нам сделала хорошее настроение тетя Марьям — из квартиры рядом с нами. С ней мама дружит с первого дня проживания в этом доме, с декабря 1986 года. Марьям расцеловала меня, пообещала: «Ты очень скоро поправишься! Только немного потерпи!» Она подарила мне головной платок, кремовый с нежной каймой. Пудру! Мы вместе позавтракали. Марьям предупредила, что вывезет часть имущества к своим родным, в Ингушетию. А рядом с нами, на первом этаже, поселит семью из дома напротив. Мы будем не одни! А если найдет возможность, то приедет сама или пришлет за нами кого-то из своих сестер. Поможет нам выехать!
Мы заделали деревяшками часть окна — на случай осколков. Ко мне приходила маленькая дочь Золины — играть.
28 октября
Мама собралась в центр, на рынок. Решила поторговать до обеда и купить еду. Наши запасы кончились. Опять потеряем, вместо того чтобы заработать! Мы быстро позавтракали, сложили в два нетяжелых пакета журналы и газеты. Хотя кому они теперь нужны? Мама наивный человек.
И тут начался ужасный обстрел! Загрохотало! Как раз в стороне центра города и рынка. Небо там мгновенно стало красным от пожара. Маме моей пофигу. Говорит, ерунда. А тут навстречу побежала женщина с соленой капустой в ведре. Плачет и сама себе бормочет: «Опять все в крови! Все разбомбили! Рынок горит!» Мама ее остановила, дала воды. Женщина отдышалась в нашем подъезде, стала рассказывать: «Не орудия это. Самолет! Бомбил рынок! Убитых много! Он попал туда, где угол «Дома моды», где женщины хлебом торгуют!» Она ушла плача.
Мама спохватилась: «Активизируются! А мы без еды! В нашем районе пока тихо! Давай сходим на ближайший рынок, малюсенький, на остановку «Березка». Возьмем продукты. Вдруг развоюются?»
Мама очень упрямая. Я быстренько собралась. Страшную палку-клюку не взяла. Дорога не дальняя. Одна остановка транспорта. Пошла, опираясь на маму.
Мы благополучно миновали свой двор. Перешли дорогу. Обогнули бело-зеленый детский сад. И стали двигаться по чужому двору. Тут загудели самолеты! Раздались разрывы бомб. Мы бросились через дорогу. Нашли подвал, но маленький. Пять человек уже стояли в нем, прижавшись к друг другу. Войти некуда. Назад! В подъезд жилого дома! Хорошо, он не закрыт изнутри. Присели в углу, под дверью.
Взрыв! Еще взрыв! Закричал мужчина в доме напротив. Загорелись верхние этажи. Другой мужской голос уговаривал раненого: «Потерпи! Потерпи! Сейчас перевяжу». Но раненый орал не своим голосом. Самолеты сместились в сторону частного сектора и стали бросать бомбы туда. Мы вышли на улицу.
Дом справа от нас стоял без угла. Из-под его крыши валил ч
